Исаева Лариса, Vais_l@mail.ru
Точка излома
Дед Максим Владимирович – один из тех, кто устроил мне мою перезагрузку. Он – тот, кто в моей жизни сыграл очень большую роль.
Вы, наверное, замечали, что кроме родителей, жизнь нас сводит с человеком или несколькими людьми, которые оказывают решающее значение в становлении нашего характера, нас, как личности, имеющие судьбоносное влияние. Это даже не девушка, в которою ты по уши влюбился и покинул ради нее родительский дом. Возможно, этот человек даже не станет тебе близок когда-нибудь, но сам факт его возникновения в твоей жизни будет влиять, примерно также, как Луна на Землю или наоборот.
***
Знал я парня по кличке Замок, друзей по роду своих интересов у него не было: так бывает с азартными людьми. Со временем завел семью, родились дети, которых он любил малой частью сердца, так как большую часть занимал азарт. Вот так жил и пытался совмещать несовместимое: самопожертвование ради семьи, ответственность и абсолютную независимость от обстоятельств в стремлении взять вверх в бесконечной игре. Конечно, рано или поздно проигрыш становится абсолютным, когда ставка – это не только деньги, а доверие, семья, уважение... Уже не раз проиграв, оказался в одном из не очень благополучных районов, где вынужден был с семьей снимать скромную квартиру и сводить концы с концами, отказывая порой детям в самом необходимом.
Через время под окном его в торговой будке поселился местная знаменитость – сын в свое время известного депутата, обеспечившего своим предкам безбедное существование на века вперед. Однако отпрыск сумел сократить века достатка в десяток лет, спустив все, оставленное ему наследство, пожертвовав всеми связями, знакомствами и прочими преимуществами, которые приходят человеку от родителей, достигших больших высот. Сегодня же его скромные апартаменты заканчивались за дверью торговой металлической будки, за ней же в радиусе пяти метров находилась зона «уборной». Окруженный кучей мусора, натасканной им и друзьям, он проводил свои дни в зловонной компании алкашей.
Каждое утро и каждый вечер взгляд, брошенный в окно, приводил Замка в состояние ступора. Знаете, так бывает, когда на улице подходит к тебе незнакомая женщина в длинных юбках с непривычным для слуха мелодичным говором, берет за руку ладонью вверх, заглядывает блестящей смолью таинственно в глаза и, дотронувшись будто до глубин твоей души, рассказывает, как очевидец, о прожитом тобой, а самое главное – о важном и пугающем, что грядет.
Замок смотрел и понимал - уже не первый год он идет именно к этому: отношения с женой стали никакими (хорошими они уже не могли быть – унижения между ними было больше любви, а хуже быть не позволяло наличие совместных детей и немножко - интеллигентное воспитание); родители давно разочаровались в нем и не могли как-то повлиять; друзья – временные (те, с кем объединял азарт друзьями не были, а те, кто сам с ним дружил, не подозревал – его с ними связывает только личный интерес); к работе не был расположен. Так люди, способные повлиять положительно, скоропостижно уходили из его жизни, чаще всего разочарованные в нем, а рядом оставались все те же ночные короли чайханы – карты, сигаретный смог, стаканы с застывшим крепким чаем и деньги, деньги, деньги…
Он понимал «надо остановиться, иначе закончит хуже, чем бомж под окном». Однако уверенность что рано или поздно выиграет джек-пот брала выше здравого смысла и обещаний, миллионный раз данных самому себе и другим о том, что больше никогда не станет играть на деньги.
В один из обычных для него дней Замок по привычке пробудился в обеденное время и потянулся еще не совсем в сознании к холодильнику – на улице знойно жарило солнце. Вытащив ледяную бутылку с верхней полки, он с жаждой выдул все ее содержимое. Повернувшись к окну, навинчивая крышку бутылки, встал, как вкопанный: уже изрядно пьяные алкоголики, с утра уже, отмечающие какой-то очередной их праздник, произвольно валялись по двору в пьяном угаре в количестве трех штук, а барин – хозяин будки – что-то оспаривал со своим молодым сильным собутыльником. Как вдруг храбрый молодец, раза в два больше деда, вскочил и, притянув его за ворот футболки, вмиг прижался носом к его носу. Тот, словно мятое влажное пальто на вешалке, повисло безвольно на его руке, безуспешно силясь собрать зрачки своих глаз, чтоб твердо взглянуть в глаза оппонента, бормоча что-то ругательное и угрожающее, и после каждого слова получая оплеуху. Потихоньку оплеухи превратились в удары, и парень разошелся не на шутку.
Замок стоял и застыв смотрел в окно, как вдруг ужас охватил его – он окончательно пробудился, не только от сна, в котором забылся, придя под утро домой. Он пробудился ото сна, в котором был потерян все последние годы. Еле успев натянуть штаны, помчался во двор, обежал гаражи и залетел во дворик, чтобы оттаскать этого пьяного детину, пока тот не пришиб деда до смерти. Оказавшись всего в метре от них, понял, что опоздал: детина обнимал в слезах размякшее избитое худое тело, которое безвольно поднимало и опускало руки, не зная, сопротивляться этим объятиям или напротив – отвечать взаимностью.
С того дня Замка не стало – Стив устроился на работу в такси, стал внимательным и заботливым отцом. Наладить отношения с женой также скоро было невозможно, но он знал – она поймет, что теперь все иначе, с течением времени. А этот бездомный продолжал жить и даже не имел понятия, какую огромную роль сыграл в чьей-то судьбе.
Штрафная группа
Она убила себя на глазах у множества людей. Мало в этом было романтического, и на Ромео с Джульеттой совсем не смахивало. Чувству умиления в этой истории места не было, хоть и любовь была всему причиной. Не оказалось и равнодушных. Это послужило сильнейшему резонансу, который словно огромная волна прозрения накрыла людей во всех даже самых отдаленных углах страны. Тогда в 30-ых это стало отправной точкой к тому, что мы сегодня доделываем.
Этот случай стал чекой, той гранаты которая взорвалась с таким грохотом, который будет доноситься еще долго.
- А как это выглядело, дед Максим? Неужели все люди разом взяли, да и вышли из своих домов и единодушно сказали, что пора меняться всем, и вина эта общая, а значит – все вместе должны что-то предпринимать? Прям как в мечте идеалиста? – Иронизировал я, когда меня с университета отправили в один из последних домов престарелых в стране отрабатывать свои небылы и выговоры за драку в вестибюле, за мат в общественном месте и еще пару вызывающих выходок.
- Сильное дерево не растет ровно, да гладко. Начиналось вспышкой недовольства огромного количества людей. До этого случая, я думал, что все: людям ничего не нужно, кроме денег и огромных ресурсов собственного неучастия, которое привычно называли свободой. Впрочем, эта свобода касалась особенно того, что требовало участия. И оправдание звучало на разный лад «это их выбор», «нас это не касается», «Бог им судья», «имею право» …Слово «право»! - помрачнел дед Максим, мотнув со злобным негодованием головой. - Оно в устах их говорило о праве на бесправие… Не знаю, есть ли еще такое слово, которое само по себе значит что-то очень важное и созидательное, а в человеческой деятельности обретает абсолютно противоположную и весьма разрушительную сущность. Общество истлевало изнутри. Эта грань между свободой и вседозволенностью или, может, вернее, безответственностью не ощущается теми, у кого нет врожденного чувства справедливости, теми, в чьей жизни не было авторитетного воспитателя.
- Ну, вот Вы и противоречите себе, если всем нужно было неучастие и свобода, то почему они могли вспыхнуть в возмущении? У них было то, что им хотелось… - задирался я. Но дед с голубыми, словно небо, чистыми и полными участливого расположения глазами смотрел на меня совершенно доверчиво и не пытался защищаться от моего глупого стеба. Именно это и притянуло меня к нему – его умение разговаривать с человеком, проигнорировав всю ту мишуру и надуманность, которыми мы обкладываем себя. Но мы иногда так долго и глубоко заворачиваем свою сущность, что в конце концов сами не можем различить где ты настоящий, и где придуманный: в жизни - эти ненастоящие улыбки и образы, в сети - чужие аватарки, чужие слова в статусах, вырезанные из контекста и перевернутые.
- Признайся, - он снял очки и бросил на меня взгляд, будто желая не упустить перемен в моем выражении лица, - и у тебя бывало, что получал именно то, чего очень хотел, но так безрадостно, чувствуя что-то совсем противоположное ожидаемому. Опустошение, например. А бывает: противишься всеми силами чему-то, а оно все же случается, как выясняется позже, на твою же радость. Ходишь со сдвинутыми бровями, а в душе – свет полыхает. Так и люди эти душой ближе были к одному, а суждениями, привязанностью к имуществу и ложным каким-то ценностям – к существующей реальности. Но такие события, как трагическая история и смерть той юной девочки, они - лакмусовая бумага для реальности, она показывает, что в ней действительно, что фальшиво.
- Подумаешь, вон сколько человек убивало себя каждый день, и это мало кого волновало. Большинство даже не откладывало вилку в сторону, услышав о таком событии во время завтрака. Другое дело – выход какой-нибудь новой модели игрового куба с эффектом присутствия и другими наворотами или очередная любовная связь одной из публичных прошмандовок. Каждый живет в свое удовольствие, почему он должен ради кого-то жертвовать собственным комфортом? – уже с раздражением произносил я, наворачивая на лопату сбитый со стен помещения мусор и загружая его в ведра. «Неужели они думали, что это поможет им заставить меня посещать все занятия?!» - думал я с негодованием. – Никто никому ничего не обязан, не должен, и вообще, природа каждому дала одинаковый набор инструментов: две руки, ноги, мозг… Хотяяяя… Пожалуй, мозг в этот обязательный набор не попал. – С этими словами я поднял наконец последние ведра с мусором и шагнул к двери, как за что-то зацепился и рухнул на бетонный пол небритой щекой, впереди меня приземлились и ведра, на тот самый пол, который я с утра доводил до чистоты «приятной для босой ноги», как выразился дружинник нашей группы, распределяя задачи на сегодня.
- Думаю, ты даже не догадывался о полезных свойствах своей бороды до этой секунды, - произнес, дед, после того как выслушал тираду благих исконно русских слов. Он нагнулся надо мной и протянул руку, худую с приятного слонового цвета кожей и длинными пальцами. Толстые ногти слегка пожелтевшие и местами тронутые черной крапинкой по отросшей кайме были правильной овальной формы. – Не кажется ли тебе, что мозг имеет определяющее значение в этом наборе? А шнурки стоит все-таки завязывать.
Так и проходили мои и таких же как я «негодяев» дни в доме престарелых, который в скором времени уже будет до конца отремонтирован и откроется под другим названием – Центр родительской подготовки и адаптации. Это была первая страна, где проходилось обучение и сдавались экзамены на родительскую пригодность.
После 30-ых было серьезно реформировано законодательство, касаемо семьи и рождения детей. Государство взяло под контроль весь процесс, начиная от зачатия, заканчивая родительским ликбезом. Серьезно был пересмотрен вопрос искусственного оплодотворения донорским материалом, суррогатное материнство, усыновление: кровное древо человека не должно было оставаться тайной, каждый человек, даже после усыновления и рождения путем искусственного оплодотворения донорским материалом, имел право знать все о истории своего рождения и кровных родителях, вплоть до их настоящих адресов и других контактов.
Такая реформа изначальна была принята после самоубийства в 2030 году девушки, сбросившейся с крыши Центра репродуктивной медицины, в котором она была зачата 19 лет назад искусственным путем.
Позже и с медицинской точки зрения было признано – отбирая у человека историю его природы, мы сводим к минимуму возможность профилактики, предупреждения и лечения целого ряда заболеваний, обусловленных фактором наследственности.
- Почему ваш Дом для престарелых расформировался так поздно? Я думал, в стране лет 10 как уже нет ничего подобного. Или вас сохранили специально для репрессий таких как я?
- Как раз наоборот – ты сейчас находишься там, откуда начиналось это движение. В самом начале перестройки детские дома и дома для престарелых не могли быть просто закрыты, сознание людей, наверное, не сумело бы переварить такую резкую перемену, ведь все люди из этих домов отказа должны были быть приняты в семьи. Это не могло произойти вмиг, сколько бы основная масса не стремилась к переменам. Да еще и коррупция – сколько шакалов питалось с этой кормушки. Но требовались серьезные первые шаги, потому что люди поняли наконец – абсурдно называть себя цивилизованным обществом, сохраняя и способствуя такому явлению, как отказ от ребенка или родителя, создавая для них специальных учреждения, законы, сохраняющие эту форму человеческого ничтожества. – Он говорил тихо, но в голосе чувствовалась дрожь от волнения, его трогал этот вопрос очень сильно, возможно - что-то очень личное.
- Ну, вот тогда решение оказалось таким – объединение юных и престарелых отказников. Согласись: между детьми и стариками не очень большая разница. Испокон веков новый человек знакомился с миром под присмотром мудрого человека, он имел возможность приобрести свой собственный опыт, руководствуясь проверенным опытом предков. Старец в доме считался благом. Но мы где-то толерантно свернули не туда в процессе «культурного прогресса».
- Это все прекрасно, но мы не индейцы Майя и что-то мне подсказывает – беспризорникам нашей цивилизации нафиг… Простите. Вовсе не нужны были россказни о благополучном детстве старичков, когда их манит таинственный мрак улиц и грехопадения, да и старушки-одуваны – они едва не готовы устроить кровавую резню в какой-нибудь из очередей, разве такие способны воспылать любовью к бескультурному стаду озлобленных агнцев божьих. – Моя язвительность порой очень отягощала мне жизнь. А в случае с дедом Максимом это было мое искреннее раздражение его уравновешенностью и необходимостью расчищать груды пыльного и грязного мусора.
- Несколько месяцев положение здесь и впрямь было почти осадным, не доставало лишь автоматных очередей и залпов тяжелой техники. – Улыбнулся он, в глазах заиграли огоньки. -Подселили детдомовцев с характером. Ортачились долго. Да и старики не очень-то были расположены к союзничеству с ними. Это «бескультурное отродье» и «седой отряд киборгов» попили немало кровушки у тех, кому руководство поставило задачу «наладить эффективные взаимоотношения «прошлого с будущим». – Он замолчал и, опираясь на металлическую трость, отошел в другую часть помещения поближе к окну, так как размахивая метелкой, я разворачивал в воздухе клубы пыли до потолка. Там он взял что-то с пола и медленной старческой походкой тащил ко мне.
- Шланг? Ну давайте, а то потеряю вас еще где-нибудь под слоем строительной пыли. Распознаем лишь по трости. Портативный пылесборник справился бы с этим делом в пару минут: кинул посередине пола, вставил в вывод одноразовый мешок, вышел за дверь и нажал кнопку ДУ. Но дружинник был короток: «Не положено!» Конечно! Какое ж наказание и без пыток?! А не будет ли от воды тут жижи? – Но хватило посмотреть деду в глаза, чтоб найти ответ на свой вопрос и какое-то определение меня, что-то похожее на «дегенерат». – И?
- Если воспользуешься определяющим инструментом в твоем наборе, не будет.
- Понял, но я не о том.
- Ну, что и? Подростки решили пошутить - достали резиновую бабу, да и подложили одному в кровать. В честь Дня единства был организован вечер. Подарки. Встреча с руководством, которое пришло оценить ситуацию с экспериментом. Дед - немного под градусом, расслабленный после праздника, страдавший итак недержанием, в полутьме раскрывает одеяло, видит какое-то чудовище (зрение-то немного того), подтекает на пол, в суете подскальзывается, да и аккурат – на больничную койку с переломом бедра.
- Дааа, и зачем все усложнять… Расслабился б, получил удовольствие! – пустил я струю дыма, стоя, облокотившись плечом у выхода на балкон с колоннами. Воздух был разряженный, как бывает перед грозой. Небо насупилось серо-дымными тучами. Дед согнувшись облокотился о перилла и гладил пальцем выцарапанные гвоздем надписи на бетоне, уже много раз выкрашенном известкой. – Жду подведения итогов. Чем же закончилось столкновение двух земных цивилизаций?
- О произошедшем узнали в руководстве. – Покинув мысли и вернувшись из прошлого в настоящее, ответил он, спустя пару мгновений. – Совещание. Было решено, что эксперимент не удался. На разрешение ситуации и распределение детей по интернатам было отдано 3 недели. А тут все и разрулилось само по себе: дети устали мотаться, и на самом деле многие из них уже привыкли к своим немощным болтливым товарищам. Эта ситуация сплотила их: через три недели пришлось вместе доказывать, что на самом деле все получилось, и они нужны очень друг другу. Ребята-то сами предприняли важные шаги – научились ухаживать за больными, читали лежачим, выводили на прогулки.
- Странно все-таки: началось все отсюда, а в итоге – вы закрываетесь последними? Как-то нелогично получается. – вопросительно покосился я на него.
- Сейчас хлынет. Надо занести весь материал, иначе намокнет, а отвечать – тебе…
- Мне?! – поперхнулся я затяжкой, отскочив от косяка и забежав впереди дела. – Разве я строительная бригада? – я безнадежно встрял, но куратор курса ясно объяснил: или отрабатываешь и подтягиваешься в учебе к концу второго семестра, или сначала – в армию, потом по распределению рабсилой, как поступали со всеми, кто не прошел профориентацию: «Кто сам думать не может, партия поможет!» В лучшем случае остался б в армии, но вряд ли я был способен как следует проявить себя там.
- Нет, но помещение столовой, который ты сегодня убирал от мусора, закреплено за тобой. Ты разве не знал? – мое горе совсем его не трогало.
- Конечно, знал, и я свою работу уже сделал: сорвать старые обои, сбить старую штукатурку, где надо и убрать весь мусор. И я сегодня закончил это делать. Так что дураков нет!
- Дураков, может, и нет, а вот избалованных бездельников с преувеличенным самомнением – как минимум один в радиусе двух квадратных метров. – равнодушно произнес дед, углубляясь дальше в столовую. – Идем, так и быть, подсоблю тебе немного, а то будешь зудеть здесь дольше назначенного.
Моему негодованию не было конца. Упаковки с сухими растворами, цементные мешки, рулоны обоев и вся остальная хрень отняла еще около часа, пока я занес и поднял наверх. Мне еще никогда не приходилось быть ишаком с тройным ускорением. Грозовые капли шлепались большими теплыми пятнами там и тут, и чем чаще они шлепались, тем меньше получались остановки на передышку, разбавленную благой бранью на смеси трех языков.
Последний мешок цемента упал на пол вместе с моим громкодыханным телом. Во рту пересохло, слюна обрела неприятный привкус и загустела – будто там слизняк прогулялся. Легкие с шумом и свистом выдавали мой бранный углекислый газ, что очередной раз мне казалось, что вслед за ним из меня пытается выскользнуть и душа. Еще никогда мне не было так неудобно в моем родном теле, когда оно успело стать таким тяжелым? И никто мне не был еще в жизни так полезен, как дед Максим, когда протянул бутылку с водой.
- Пошли уже, принцесса. Я чаю налил. С травами.
Не знаю, то ли это травы такие, то ли чай так сближает людей, то ли я так устал, что спесь бессильно осела где-то глубоко и не мешала душевному общению.
- Ты не похож на нашу молодежь: слишком развязен. С одной стороны есть в тебе какая-то скрытая интеллигентность, а с другой – бескультурен напрочь. Я отвык видеть таких как ты, откуда тебя занесло?
- Родился здесь, вырос в Бельгии: родители переехали туда, когда мне было года три или четыре. Интеллигенты – врачи, всю жизнь работали над новыми разработками в своей области. Когда 20 лет назад их пригласили в одну из известных клиник, они собрались, не раздумывая, и уехали. Проводили много времени на работе, а я «наслаждался» в компании «самой хорошей» няни. – Я впервые рассказывал кому-то о себе вот так искренне, не скрывая своих переживаний и не огораживаясь маской отвязного эгоиста. – Часто бывали в разъездах: симпозиумы, семинары и прочее. Нередко брали с собой и меня. Не скажу, что мне это не нравилось. Я люблю путешествовать, просто чего-то не доставало. Особенно это стало ощущаться после года, проведенного здесь у бабушки: родители как-то отправились в исследовательскую командировку в Африку на месяцев 9. Мне нужно было выбирать между бабушкой и возможностью проводить время где-нибудь в Саванне в компании очередной няни, малярийных москитов и львов. По правде, я скучал по бабушке – единственному близкому человеку, который у меня был кроме родителей. Думал недолго: надо было собрать за год любви себе прозапас. – ухмыльнулся я. – Бабушка как раз переехала в деревню после выхода на пенсию. Это было одним из самых счастливых моих путешествий из всех, которые были в моей жизни.
- Мало ты похож на счастливого человека, Денис. Хоть и шутишь ты чаще положенного.
- А как можно понять счастлив ты или нет?! – взорвался я. – Ты же не можешь адекватно оценить данный момент своей жизни. Может, то, что ты сейчас считаешь счастьем, через день будет для тебя несчастьем. – Дед промолчал, ожидая продолжения истории моей жизни. – Ну, вот, в деревне пожил совсем иной жизнью: бабушка, веселые коллективные мероприятия, школа с новыми друзьями. Здесь все было иначе: не ощущалось одиночества.
Уехав обратно, я будто душой остался тут. Закончил школу неплохо, потом поступил в колледж. Там – новые друзья, интересы поменялись на противоположные. В какой-то момент взаимопонимание с родителями оказалось в тупике. Друзья стали бесить.
На второй год меня исключили за непосещение, тогда принял решение вернуться сюда: почему-то я был уверен, что здесь отыщу смысл. Но не тут-то было: правила, обязанности, условия, другие люди, сознание другое. Почему мне по детству так легко было раствориться в этой стране? ,А сейчас почти разочарован.
Знаете, как с женщиной: много лет назад первая страсть ограничивает тебя всего одним поцелуем, что ты всю оставшуюся жизнь страдаешь по ней, грезишь, и отказываешься от того, что преподносит судьба. И вот, наконец, она – твоя первая любовь - снова перед тобой, но все как-то сложно, и вместо страстного свидания между вами – пропасть непонимания. Если б не закон трезвости, я б стал алкоголиком 105-го уровня.
- Похоже, любовь прозапас закончилась уже давно. Угощайся варением. Сливовое. Это с нашего сада. Готовил сам. Прозапас. – с задорной ухмылкой придвинул он ко мне чашку с варением, аромат от которого заставил меня сглотнуть слюну.
- Ваш сад? Это тот, что был у вас до того, как сослали сюда? – отшутился я сначала и прикусил язык.
- В прошлом году. Мы давно с ребятами, с детдома которые, разбили здесь сад. Раньше и парники были. Но по мере опустения и сокращения жильцов парники стали застаиваться, но сад остался. Плодоносит каждый год. Дети с соседней школы приходят собрать урожай, убрать засохшую траву.
- Кстати, Вы так и не дорассказали мне, как так получилось, что у вас процесс реформирования начался, и на вас же заканчивается?
- Дети и старики не просто стали жить в согласии друг с другом. С течением времени они все стали близки. Это те узы, которые завязывает жизнь, когда человек жертвует собой ради другого человека; когда посвящает себя спасению другого, спасая тем самым себя. Эти узы иной раз крепче кровных, которые могут предать или забыть. Здесь об этом знал каждый не понаслышке.
Их же связывало гораздо больше, чем кровь. – Он протянул мне электронный альбом, таких и не производили уже давно. – Этот вот – Витя, его нашли у общественного туалета, где оставили, завернутым в обычный полиэтиленовый пакет сразу после рождения. Ему рассказали об этом лишь здесь. Волосы тронуты сединкой. За свои 13 лет он раз десять убегал из детдома – искать маму. Ты когда-нибудь видел человека с лицом ребенка и глазами старика?
А вот эта бабушка, которая так душевно его обнимает, была привезена сюда собственной дочерью. У нее есть еще четверо детей, которых вырастила без мужа. Он скончался в автокатастрофе. Софья Евгеньевна, по профессии – учитель словесности. Работала без выходных десятки лет, чтоб вырастить детей, сделать их образованными. Пока она пахала, не поднимая головы, дети выросли, нашли свои интересы, когда же за ней самой стало необходимо ухаживать, дети цивилизовано объяснили, что в доме престарелых ей будет лучше. Она и не сопротивлялась: «Как же родные-то детки могут желать ей плохого?» «А не приходят, потому как заняты очень и расстраивать не хотят своими трудностями. Вот разрешат все и непременно приедут с внуками.» Так она ждала их с утра до вечера у окна, думала, никто не замечает тоски в смеющихся глазах. Только после подселения этих детей календарные дни опять превратились в жизнь среди этих стенах. Вы видите, как горят ее глаза и с какой нежностью Витька целует ее морщинистую щеку? Она рассказывала им удивительные истории перед сном, учила их, пока были силы.
Фотографию за фотографией перематывал, тыкал пальцем в лица и рассказывал такое, что в воображении такого баловня судьбы, как я, это едва укладывалось. Он не запнулся ни на миг, раскрывая трагические судьбы лиц, одно за другим, появлявшихся на экране. Если б не знал заранее, что за люди на этих фотографиях, я бы подумал, что это счастливые внуки и их любимые бабушки с дедушками.
– Перезагрузка пошла полным ходом. Часто начали приходить усыновители и желающие взять под опеку стариков, искренне и с надеждой планируя стать им полезными и близкими. Но все, кто приходил сюда, уходил без ничего, точнее никого: здесь уже все нашли друг друга. Детей младшего возраста убедили все-таки, что им надо идти в семьи, а подростки жили здесь до совершеннолетия, потом уходили учиться, кто-то возвращался сюда уже специалистом. За это время они узнали еще раз, что значит потерять близкого и родного человека. Но старики уходили в мир иной, будучи рядом с теми, кого любили, а не одинокими и покинутыми в казенных домах.
А еще именно сюда стали подтягивать беспризорников с улиц города и бомжей. Собирать таких требовалось в одном месте для реабилитации. Понятие БОМЖ в нашей стране перестало существовать в тот же год, как и понятия «лишение родительских прав», «изъятие детей из семьи», «неблагополучная семья». Реабилитировались быстро - отношения здесь были настоящие, а не за казенные деньги. Некоторые даже проявили себя впоследствии – достигли немалых успехов и разработали программы, которые эффективнее решали вопросы семьи и деторождения без затяжной бумажной бюрократии. А кто-то сумел найти своих родных.
- А вы? Почему Вы единственный остались тут?
- Видишь ли, ангел смерти не торопится. Поклажа моих грехов слишком велика для его неокрепшего оперения – вот сил наберется и залетит.
- Ангел смерти? Ахах! И вы в это верите?
- Возраст мой таков, что впереди путь за густым туманом неразличим. Что скрывает туман, ум не знает, но ему необходимо верить во что-то.
- А Вы расскажете свою историю?
Но дед не торопился делиться со мной историей своей жизни. Взглянув на часы я очень удивился - уже было почти одиннадцать ночи. Внезапно я вспомнил: я проболтал со стариком свидание, которого стоило дел добиться. Я даже не вспомнил о ней.
-Ну все, она, наверное, жутко зла и тычет, сделанную с меня, куклу Вуду тупыми булавками. Гробика не найдется?
Дед вскинул брови и кинул вопросительный взгляд поверх очков. Откуда он их только откопал: очки давно заменили, встраиваемые в глаз, регулируемые линзочипы.
- Видимо, нет. – вздохнул я с надуманной многозначительностью. - Пора мне ретироваться. А вы куда-то уезжаете? – только сейчас я обратил внимание: в прихожей все вещи его были разложены по ящикам. Их было не так много: книги, папки, видимо, с нужными документами и бумагами. Старые вещицы, памятные для него – чувствовалась бережность, с которой они были сложены. – Или решили переехать?
- Да куда уж мне переезжать? Метраж моей жизни не тот, чтоб путешествовать или вносить существенные изменения в свое существование. – Задумчиво ответил он то ли с тоской, то ли с грустью, которой я заразился, как я понял, выйдя за дверь.
Пожелав спокойной ночи, я вышел во двор. Вечер был звездный и приятно пахло землей. Я затяжно вдохнул этот воздух.
Луж практически не осталось. Решено было пешком пройтись те несколько кварталов до своего дома, тем более, что улицы были почти пусты и лишь там-тут встречались такие же пешеходы, как я, неторопливо шагающие в свои дома.
***
Открываю холодильник – ничего аппетитного. Готовить нет сил, голоден как волк, но желание спать – сильнее.
Теплый душ смыл тяжесть с костей и тонну пыли, которой я пропитался за сегодняшний день.
По пути беру бутерброд с колбасой и сыром. Движением одной руки раскладываю свой мини диван в просторную кровать. Накидываюсь теплым пледом и бах - в горизонтальное положение.
Как жаль, что бутерброд надо жевать, и вкусом иначе не насладишься.
Если б не бутерброд я б уже бродил по седьмому уровню своего сна, едва приложившись к подушке…
***
Люблю просыпаться прямо у огромного окна – не проспишь утро… да и, вообще, не проспишь. Как-только я открываю глаза и вижу освещенное солнцем небо, хочется поскорее начать знакомиться с новым днем. Залитое солнечными лучами утро! Мммм… Вдохнул я воздух с наслаждением, закрыв глаза. Как будто день уже заранее обещает быть сочным… Да! И мне нельзя упустить возможность им насладиться!
Я радостно спрыгнул с постели на этой оптимистичной ноте своих мыслей и тут же вспомнил, что наказание мое еще не миновало: сегодня снова – в дом престарелых. Мои глаза видеть не могли эту столовую. После вчерашнего выбоины и следы рванных обоев на стене я видел каждый раз, когда закрывал глаза. Захотелось опять с головой завернуться коконом в одеяло и забыться. Впереди предстоял еще один неприятный разговор. Я ведь даже не позвонил ей.
Моя осень
Мы познакомились осенью: она выгуливала кота, хотя по мне это чудовище больше напоминало нечто среднее между рысью и дворнягой. Это был просто огромный котища, при виде которого каждая такса в парке доходила до панически-обморочного состояния. Это, когда ты хочешь от страха рвануть на край света со всех сил, но страх настолько сильный, что не можешь – лапы давно в обмороке.
Так это котище увидало в кустах что-то раззадорившее в ней охотничий инстинкт и, недолго думая, рвануло туда. Ира не успела опомниться, как ее кот, оказывается, выбрал в роль своей дичи чихуахуа довольно-таки эмоциональной пожилой мамзель, которая сама долго не могла очихуахиться после того, как Дуська (Иркин, к слову, кот) слегка поиграл в кошки мышки с ее, как бы нелепо это не звучало, собакой.
Я оказался рядом, когда мамзель кричала что-то на своем эмоционально-писклявом странном исконно-женском языке. Было страшно не вмещаться: еле успел вырвать из игривых лап мейн-куна Дуськи чихуахуа, который успел уже обделаться. Хорошо – Ира в это время уже придержала своего кошака и подошла извиниться перед мамзель. Она долго и обидчиво смотрела то на нее, то на Дуську, а после простила и даже посмеялась «возникшему конфузу».
Когда стало понятно, кто хозяйка этого лохматого рыжего хулигана, радости моей не было предела. Ира училась на соседнем факультете. Я заметил ее давно, но как-то у меня не выходило с ней познакомиться, то случай не удобный, а когда удобный – не решался. А тут – такой подарок судьбы!
После этого мы иногда пересекались в коридорах или фойе университета, но разговаривали о каких-то глупостях, которые ни ей, ни мне интересны не были. Почему-то с ней я казался себе идиотом, отчего и вел себя соответственно. После пары таких встреч, когда я мычал какой-то бред и глупо жестикулировал, стал ее избегать. Вообще это очень странно: избегать объект, который тебя притягивает.
В честь Нового 2060-го года был запланирован бал-маскарад, организационные моменты также оказались распределены между студентами. Узнав, что Ира будет заниматься оформлением спортивного зала под бал, убедил куратора перевести меня именно в ту группу. А общее дело, как известно, сближает. В моем случае это позволило мне немного ближе узнать Иру, а также оказать на нее впечатление.
Теперь, после обретения хоть какой-то уверенности, я предложил сходить вместе на бал. Ее «почему бы и нет» зарядило меня тысячами Ватт энергии счастья, стоило немалых усилий не сорваться с места в серии прыжков до неба, сопровождаемых криком «Ура!». Но обошелся только сухим: «Отлично! К скольки заехать?»
В ней все притягивало: она не боялась быть такой какая есть, без попыток оказать эффект на окружающих. Это умеренное содержание в ее характере уверенности, скромности, женственности... Она не стремилась возводить свою красоту в ранг основных занятий, что меня крайне раздражало в девушках.
В вечер маскарада она была очаровательной рыжей Осенью.
Впервые танец значил для меня гораздо больше – что-то вроде таинства. Я понимал, что, возможно, для нее это ничего не значит, однако всецело потерялся и растворился в танце, наслаждаясь ее едва уловимым дыханьем. Стоило только слегка приобнять ее и ощутить ее прохладную хрупкую руку в своей, время словно замедлилось, пространство изменилось – растянулось, отодвинув всех вокруг куда-то за грань моего чуда. Чувства обрели такую ясность и яркость, что я захлебывался от их напора: дыхание становилось все чаще, я старался вдохнуть счастье полной грудью, откуда оно будто стекало и обволакивало мой живот и ударяло в голову. Сердце колотилось, как ошалелое, а в голове происходил луна-парк.
Теперь провожать ее до дома на своей экомашине – было ежедневной моей приятной заботой. в нас не было ничего общего: ее простота, внимательность, забота, постоянное переживание то за родителей, то за соседскую бабушку, то за кота. Мой эгоизм отключался в поле ее влияния.
И вот, наконец, на прошлой неделе я решился сказать ей о том, что она мне важна и хочу пригласить в кино. В нашем городе сохранилось два традиционных кинотеатра, где фильмы проецировались на большие экраны. Остальные уже больше имели общего с парком аттракционов – результат прогресса в создании голографического изображения.
По пути к своему корпусу я заметил Иру, которая направлялась к лаборатории:
- Ир, - окликнул я, подбегая. – Прости. Я полный дурак. Но я забыл. Так получилось, я тебе рассказывал, что меня распределили в штрафной отряд…
- Да все нормально, Денис. – одарила она своей милой улыбкой, только глаза молчали и не улыбались.
- Не нормально, я б тоже обиделся на твоем месте. Ну, честно! Просто заработался! Лишь в сумерках закончил сал план. Сегодня опять - туда.
- Я поняла. – кивнула она, улыбнувшись, нервно перекатывая из руки в руку радиолектора. – Правда.
- Может… Сходишь со мной? Неее. Мне помощь не нужна, просто я там почти один, а с компанией веселее. Тебе не нужно ничего делать, просто будь рядом. – Загорелся я. Буду в 2 у тебя! – крикнул я, обернувшись, убегая в класс. Она будет ждать – видел по глазам.
Семья
По пути в дом я рассказал Ирке о дедушке Максиме.
- Скажи, а как думаешь, правильно все это, все эти перемены, которые случились в последние десятилетия? Вот тебе, например, нравится, что государство следит за тем сколько ты пьешь, как обращаешься со своими детьми, кому помогать, сколько и где работать.
- Ахах! – Залилась она. – Если б все было точно так, как ты сейчас сказал, мне б не нравилось. Государство ведь это, что такое? Это люди, понимаешь? Это не что-то там неведомое. Это ты, это я, вон дети на площадке. Все, все, все. Жители нашей страны. А теперь скажи, кто о нас должен заботиться, как не мы сами? Понимаешь природой так заложено, что каждый отдельный в этом мире – на самом деле частичка чего-то общего. Общее не возможно без частички, а частичка без общего. Слишком тесно мы связаны. Это как эффект бабочки, но гораздо серьезнее и глубже.
- Все-все! Я не сомневался, что ты будешь выражать восхищение часами! – отшутился я.
- Знаешь, если б не эти перемены, меня б могло и не быть.
- Как это?
- Ты же видел моих родителей, что ты о них думаешь? – серьезно спросила она.
- Милые люди, в маме сразу чувствуется интеллигентность, а отец создает впечатление работяги и человека с принципами. – Честно ответил я.
- Так вот, в 2029 году моя мама была лишена родительских прав из-за алкоголизма. Отец с ней расстался где-то за год до этого по причине ее привычки: их связывал гражданский брак. Уехал на Север на заработки. Тогда у них уже был ребенок – старшая сестра, она сейчас в Казахстане живет в военном городке. Ее тогда изъяли и поместили в детский дом, ей был всего год с лишним. Через 2 года, когда дело шло к ее удочерению, началось реформирование после той нашумевшей истории с самоубийством. Марию не удочерили, так как дети возвращались к родным родителям, которые сначала принудительно отправлялись на лечение и реабилитацию, после – на обучение заботе о ребенке. Пока они приводились в себя и вылечивались, детей распределяли на санаторно-курортный отдых, где с ними работали психологи. После родителям возвращались дети, представлялась работа. С учета такие семьи снимали лишь через несколько лет. Если отказывались лечиться, ссылали на Север – работать на благо своих детей, если не прямо, то косвенно. Но, как правило, после прохождения лечения и реабилитации, многие родители понимали, как сильно они виноваты перед детьми и собой. Все усыновленные дети получили данные о своих настоящих родителях, на которых накладывалась за них ответственность перед государством. Те З0-е – период трагических судеб, людям без вариантов давалась порция горькой правды. Но так было надо, чтобы мы взглянули на жизнь иначе – под правильным углом.
Когда мама увидела Марию, ей было года 3, она жила с отцом в их тогдашней квартире. Они ее ждали. Потом через лет 5 родился брат, еще позже – я. Поэтому для меня все эти правила – благо. Есть люди, которым иногда необходимо давление, чтобы они не сошли с пути из-за каких-то обстоятельств.
- Знаешь, я б никогда не подумал… - пробормотал я. Меня просто ошеломил ее рассказ: я просто не мог представить, что Татьяна Федоровна – эта тоненькая интеллигентная пожилая женщина имела такое прошлое.
***
Мы с Иркой прошли во двор, где стояла машина скорой. Я понял: деду стало плохо. Как раз в это время его вывели на аэроносилках. Жестом он попросил медбратьев остановиться. Я нагнулся над ним, как будто ставшим еще меньше и похудевшим с вчерашнего вечера. Дыхание было слабым, кислородную маску изредка трогала испарина.
- Будь другом. Там, в ящиках… - он говорил очень тихо. Заметно было, что это стоило больших усилий. Во рту пересыхало. Я машинально сглатывал слюну. – Там… Ты увидишь, металлический контейнер. Передай. Скажи, что я помнил. – Веки непослушно тяжелели и спускались.
- Я обещаю! Я обязательно все сделаю! Вы только выздоравливайте. – Кричал я вдогонку фиксироемому в скорую на носилках деду Максиму.
***
Благодаря Ирке, я сделал сегодня почти всю работу. После отправились в бокс деда Максима, который оставался открытым.
Теперь я понял, почему вещи были собраны и упакованы.
- А я, дурак, спрашивал, куда он собирается…
Ирка прошла внутрь и позвала меня. На столе лежал металлический контейнер для хранения личных вещей. В маленьком замке торчал ключ. На стикерк сверху было написано: «Денис, так получается, что ты единственный, кому я могу доверить тайну своей жизни. Внутри - накопитель, там поймешь, где искать сына. Пожалуйста, передай этот ему. Ты скоро найдешь себя, если не свернешь не туда. Любовь прозапас – в тебе самом, ты почувствуешь, когда начнешь делиться ею. Дед Максим.»
Последний раз я был так потерян, когда поругался с отцом так сильно, что он поднял на меня руку.
- Ты не сможешь ничего изменить. – дотронулась до плеча Ира. – В моей сумке – трехмер.
Я не мог здесь быть, меня душило нагнетенное за вечер состояние, эти стены. Мозг не в состоянии был переварить это – только вчера я сидел здесь и разговаривал с ним о своих глупых поступках и мыслях, когда он заранее знал…. – Слезы, бессилие, обида каким-то комом встали в горле.
***
Сидя в отдаленном углу парка, мы вставили накопитель в куб, индикаторы замигали, и развернулся световой экран. В накопители были ссылки на старые издания газет, журналов, старые видеосюжеты о том случае. Отдельно хранилась папка с фотографиями: он в молодости рядом с женщиной, фото мальчика.
Как оказалось, Максим Владимирович – тот самый мужчина - отец-донор той самой Софьи. Когда ее история прогремела, о нем также узнали все. Тогда он жил в соседнем городе. Как только стало ясно, что речь идет о нем, попрощался с женой и сыном, перевез их в другой город, чтоб не доставали репортеры, а сам исчез.
Особо уходить-то было не куда, стал бомжом, спустя время по реформе их – бездомных с улиц – принудительно отправляли на реабилитацию. Так он оказался в том самом доме для престарелых, где и остался на всю жизнь. Работал, помогал многим семьям и детям. Психолог по профессии он нашел здесь себя. В итоге остался последним из того поколения.
***
В 20-е жизнь в стране оказалась сложной: катаклизмы, войны, напряжение во всем мире, кризисы следовали один за другим. Максим Владимирович преподавал психологию в университете, получал гроши. Жена недавно родила, он не знал, как обеспечить семью без собственного жилья и с мизерной зарплатой: кто-то в коллективе глупо пошутил о донорстве органами, на что друг вполусерьез намекнул, что донорство бывает разного типа.
Когда мальчик заболел, а жена с укором смотрела на него каждый раз, когда тот задыхался в кашле, он решил, что в этом на самом деле нет ничего постыдного – давать жизнь – не лишать ее.
А история его дочери, Софьи, была известна итак: ее мама – воспитанница детдома, перед выпуском полюбила молодого человека, который банально желал провести время. Разочарованная в мужчинах, она решила, что больше никогда не поверит им. Спустя несколько лет решилась родить ребенка: тогда каждый, кто пожелал мог обратиться за искусственным оплодотворением донорским материалом, были б деньги.
Все шло так, как она и планировала. Она стала мамой очаровательной девочки. Работа шла в гору. Спустя лет 10, она встретила человека, с которым наконец решила связать их с Софьей судьбу. Через года 4 мама и отчим погибают в автокатастрофе. Среди маминых вещей Софья находит письмо, где она рассказывает историю ее рождения. На случай, если с ней что-то случится, она добывает информацию об отце Софии, фотографию и контакты. Так как закон защищал права донора, а не ребенка, запрещая предоставлять информацию о доноре, ей пришлось схитрить и где-то заплатить. На момент, когда матери не стало, ни рабочий, на домашний адрес мужчины на фото не были действительны: Софья по нескольку раз проверяла все контакты, будучи уже в детдоме, где ее дразнят и издеваются из-за того, что зачата не обычным путем, а искусственно. Благодаря фотографии, она узнала лишь то, что он переехал с семьей в другой город. В какой, никто не знал.
В год своего выпуска с детского дома ей вручают ключи от квартиры. Устраивается на работу, где знакомится с молодым парнем. Она вновь обретает призрачную веру в счастье, которое поглощает ее, когда узнает о взаимности своих чувств. Познакомившись с ним поближе, на туалетном столике его квартиры замечает фотографию мужчины, того самого, чью фотографию оставила мама.
Предсмертная записка на свидетельстве о рождении: «Виню весь мир…»
Тяжелый день
Сегодня был тяжелый день. Кажется, за те двести метров от остановки до дома я прохожу с большим усилием не дать векам закрыться. Мои ноги и руки, и тело словно резиновая емкость с водой, где с каждым движением всплывает галька, ударяясь об стенки и раскачивая меня. Непроизвольно расплываюсь в улыбке от такой приятной усталости.
Бывало в детстве в деревне: уходишь еще днем из дома, чтоб покататься с ледяной горки, а возвращаешься далеко затемно. Все промерзло снаружи, а внутри – жар. Сапоги так и не уберегли от снега, которым по многу раз плотно забивались. Варежки и перчатки, штаны, особенно в области пятой точки, рукава покрылись будто чешуйкой какого-то фантастического животного. Идешь распаренный, щеки кусает мороз, посасываешь ледяную чешуйку с «лапы», волочишь ноги навстречу оконным огонькам в сумерках, ожидаешь серьезного бабушкиного разговора, а то и наказания… но все это так мало волнует, когда ты – устал от счастья сегодня.
Вот оно, это чувство. Мне казалось, что такого не бывает во взрослой жизни, что так радоваться жизни может только маленький человек, принимающий с большой радостью и любознательностью этот мир, каким он есть.
Я много раз отдавался полностью праздному веселью в компании близких друзей, нарушал правила, поступал вопреки здравому рассудку и указаниям родителей, но ощущений из детства это не приносило, чем больше я вытворял навстречу адреналину, тем меньше радости было в моей жизни. Только осадок сожаления и ощущение потерянного вкуса к жизни.
Выйдя из детства, такие ощущения могут посетить, только когда ты делаешь что-то для других. Это наверняка может принести ощущение абсолютного счастья. Все вопросы о смысле жизни, о цели, о судьбе – они растворяются в чувстве удовлетворения этой минутой, этим днем, самим собой.
Как будто внутри тебя сидит седобородый прародитель и после каждого порицательного поступка смотрит строгим осуждающим взглядом, который – камнем на душу. Подвел, соврал, промотал… - и каждый раз он разочарован в тебе, и душа этапом идет в ссылку. Первое время это раздражает, особенно это коробит, когда ты еще чист и юн, но потом воспринимаешь вроде фонового шума – просто научился игнорировать. И что бы ты не совершал порицательного, теперь это не тревожит – обычное дело. Так и живешь. Но стоит тебе бескорыстно помочь кому-то чужому, эта одобрительная улыбка ласкает душу , будто нашел общий язык с собой, а прародитель поет в душе мантры бархатным голосом.
Может этот дед и есть совесть. Интересно, почему все ищут шестое чувство и считают, что это, если не интуиция, то что-то очень на нее похоже и почти сверхъестественное. А совесть? Это что за чувство? Я уверен – совесть – определяет нас.
Занятия с детьми в реабилитационном центре и все, что я делал в последние несколько месяцев – все это вернуло мне вкус к жизни. У меня нет ни секунды времени для виртуальных игр – я даже не помню, в каком углу пылится мой игровой трехмер, во-первых, потому, что давно уже и не играл с ним, во-вторых, потому, что давно не занимался уборкой в своей комнате.
Я точно теперь знаю: никакие игры с самыми крутыми наворотами и спецэффектами на самом деле не могут принести той гаммы ярких чувств, которые дает реальная жизнь – круче реальности и возможностей человеческого тела все-таки еще ничего не придумано. Конечно, трехмер дает дополнительные возможности, особенно когда докупаешь экипировку, но мы с Иркой предпочитаем пару раз в неделю посещать игровой клуб, где бесимся с друзьями на имитаторах космолетов, рубимся в звездные войны.
